Неточные совпадения
Он
сидел на кровати
в темноте, скорчившись и обняв свои колени и, сдерживая дыхание от напряжения мысли, думал. Но чем более он напрягал мысль, тем только яснее ему становилось, что это несомненно так, что действительно он забыл, просмотрел
в жизни одно маленькое обстоятельство ― то, что придет смерть, и всё кончится, что ничего и не стоило начинать и что помочь этому никак нельзя. Да, это ужасно, но это так.
Потом он шагал
в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям
в комнате, точно иконам
в церкви, садилась подальше от них и
сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она
в тот угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из
темноты кто-то позовет ее...
Да, она была там,
сидела на спинке чугунной садовой скамьи, под навесом кустов. Измятая
темнотой тонкая фигурка девочки бесформенно сжалась, и было
в ней нечто отдаленно напоминавшее большую белую птицу.
Ушли и они. Хрустел песок.
В комнате Варавки четко и быстро щелкали косточки счет. Красный огонь на лодке горел далеко, у мельничной плотины. Клим,
сидя на ступени террасы, смотрел, как
в темноте исчезает белая фигура девушки, и убеждал себя...
— Собирались
в доме ювелира Марковича, у его сына, Льва, — сам Маркович — за границей. Гасили огонь и
в темноте читали… бесстыдные стихи, при огне их нельзя было бы читать.
Сидели парами на широкой тахте и на кушетке, целовались. Потом, когда зажигалась лампа, — оказывалось, что некоторые девицы почти раздеты. Не все — мальчики, Марковичу — лет двадцать, Пермякову — тоже так…
Венецианские граждане (если только слово «граждане» не насмешка здесь) делали все это; они
сидели на бархатных, но жестких скамьях, спали на своих колючих глазетовых постелях, ходили по своим великолепным площадям ощупью,
в темноте, и едва ли имели хоть немного приблизительное к нынешнему, верное понятие об искусстве жить, то есть извлекать из жизни весь смысл, весь здоровый и свежий сок.
В лодке
сидело трое, но кто — нельзя было разобрать
в темноте.
«Он
в освещенном вагоне, на бархатном кресле
сидит, шутит, пьет, а я вот здесь,
в грязи,
в темноте, под дождем и ветром — стою и плачу», подумала Катюша, остановилась и, закинув голову назад и схватившись за нее руками, зарыдала.
В темном, холодном карцере не было ни кровати, ни стола, ни стула, так что посаженный
сидел или лежал на грязном полу, где через него и на него бегали крысы, которых
в карцере было очень много и которые были так смелы, что
в темноте нельзя было уберечь хлеба.
«Она, может быть, у него за ширмами, может быть уже спит», — кольнуло его
в сердце. Федор Павлович от окна отошел. «Это он
в окошко ее высматривал, стало быть, ее нет: чего ему
в темноту смотреть?.. нетерпение значит пожирает…» Митя тотчас подскочил и опять стал глядеть
в окно. Старик уже
сидел пред столиком, видимо пригорюнившись. Наконец облокотился и приложил правую ладонь к щеке. Митя жадно вглядывался.
Слушаю я вас, и мне мерещится… я, видите, вижу иногда во сне один сон… один такой сон, и он мне часто снится, повторяется, что кто-то за мной гонится, кто-то такой, которого я ужасно боюсь, гонится
в темноте, ночью, ищет меня, а я прячусь куда-нибудь от него за дверь или за шкап, прячусь унизительно, а главное, что ему отлично известно, куда я от него спрятался, но что он будто бы нарочно притворяется, что не знает, где я
сижу, чтобы дольше промучить меня, чтобы страхом моим насладиться…
Долго
сидели мы у костра и слушали рев зверей. Изюбры не давали нам спать всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался. У костра
сидели казаки и ругались. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и одна за другой гасли
в темноте. Наконец стало светать. Изюбриный рев понемногу стих. Только одинокие ярые самцы долго еще не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась
в безмолвие.
Он был словоохотлив, казался добрым, веселым, но порою глаза его наливались кровью, мутнели и останавливались, как у мертвого. Бывало,
сидит он где-нибудь
в углу,
в темноте, скорчившись, угрюмый, немой, как его племянник.
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня
в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери
в сени и
в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на широкой скамье
сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка, стоя
в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то
в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
В этот вечер она решилась остаться у постели ребенка подольше, чтобы разъяснить себе странную загадку. Она
сидела на стуле, рядом с его кроваткой, машинально перебирая петли вязанья и прислушиваясь к ровному дыханию своего Петруся. Казалось, он совсем уже заснул, как вдруг
в темноте послышался его тихий голос...
Она
сидела так одна, с глазами, которые светились
в темноте, как у дикого зверя, с раздутыми ноздрями, с судорожно двигавшимися скулами, и шептала злобно...
По мере того как наступала
темнота, комната моя становилась как будто просторнее, как будто она все более и более расширялась. Мне вообразилось, что я каждую ночь
в каждом углу буду видеть Смита: он будет
сидеть и неподвижно глядеть на меня, как
в кондитерской на Адама Ивановича, а у ног его будет Азорка. И вот
в это-то мгновение случилось со мной происшествие, которое сильно поразило меня.
Чтоб не
сидеть одному, я направился
в залу третьего класса. Тут, вследствие обширности залы, освещенной единственною лампой,
темнота казалась еще гуще. На полу и на скамьях
сидели и лежали мужики. Большинство спало, но
в некоторых группах слышался говор.
Помнил ли я ее? О да, я помнил ее! Я помнил, как, бывало, просыпаясь ночью, я искал
в темноте ее нежные руки и крепко прижимался к ним, покрывая их поцелуями. Я помнил ее, когда она
сидела больная перед открытым окном и грустно оглядывала чудную весеннюю картину, прощаясь с нею
в последний год своей жизни.
Они
сидели без огня,
в темноте, и только по едва слышной возне Ромашов заметил их присутствие и с трудом узнал их, подойдя вплотную и нагнувшись над ними.
— Да ту же пенсию вашу всю будут брать себе! — пугала его Миропа Дмитриевна и, по своей ловкости и хитрости (недаром она была малороссиянка), неизвестно до чего бы довела настоящую беседу; но
в это время
в квартире Рыжовых замелькал огонек, как бы перебегали со свечками из одной комнаты
в другую, что очень заметно было при довольно значительной
темноте ночи и при полнейшем спокойствии, царствовавшем на дворе дома: куры и индейки все
сидели уж по своим хлевушкам, и только майские жуки,
в сообществе разноцветных бабочек, кружились
в воздухе и все больше около огня куримой майором трубки, да еще чей-то белый кот лукаво и осторожно пробирался по крыше дома к слуховому окну.
Несмотря на
темноту, Катрин ясно усмотрела
в этом углу какую-то женщину, а также и мужа своего, который
сидел очень близко к той.
…Ночь. Лампа зачем-то поставлена на пол, и изо всех углов комнаты на её зелёное пятно, подобное зоркому глазу Тиунова, сердито и подстерегающе смотрит тёплая
темнота, пропахнувшая нашатырём и квашеной капустой. Босый, без пояса, расстегнув ворот рубахи, на стуле
в ногах кровати
сидит Максим, то наклоняя лохматую голову, то взмахивая ею.
В обширном покое, за дубовым столом, покрытым остатками ужина,
сидел Кручина-Шалонский с задушевным своим другом, боярином Истомою-Турениным; у дверей комнаты дремали, прислонясь к стене, двое слуг; при каждом новом порыве ветра, от которого стучали ставни и раздавался по лесу глухой гул, они, вздрогнув, посматривали робко друг на друга и, казалось, не смели взглянуть на окна, из коих можно было различить, несмотря на
темноту, часть западной стены и сторожевую башню, на которых отражались лучи ярко освещенного покоя.
В самом деле, сквозь
темноту можно было различить на завалинке что-то белевшееся: казалось,
сидел кто-то. Смолкнувший на минуту ветер позволил даже расслышать тяжкий вздох и затаенное рыдание.
К ночи он проехал мимо Касселя. Вместе с
темнотой тоска несносная коршуном на него спустилась, и он заплакал, забившись
в угол вагона. Долго текли его слезы, не облегчая сердца, но как-то едко и горестно терзая его; а
в то же время
в одной из гостиниц Касселя, на постели,
в жару горячки, лежала Татьяна; Капитолина Марковна
сидела возле нее.
На барке
сидел один Порша, ходивший по палубе, как часовой. Осипа Иваныча не было; он ночевал где-то на берегу. Река глухо и зловеще шумела около бортов,
в ночной
темноте нельзя было рассмотреть противоположного берега.
На этот раз, по вздохам и возне Тита, я понял, что он сильно озабочен. Я не видел его лица, и только его тощая, длинная фигура выделялась белесоватым пятном. Натянув сапоги, он вздохнул и с минуту
сидел неподвижно. Потом опять вздохнул и закурил папиросу. Казалось, самый огонек, вспыхивавший
в темноте, когда Тит затягивался, выражал тревогу и растерянность.
По-видимому, она ждала, что ее встретят, и оглядывалась по сторонам. Поезд таял
в темноте, красная звездочка
в конце его становилась все меньше. Кругом было пусто. А я
сидел в глубине беседки, боясь пошевелиться.
Это они двое
в темноте: те, что ходили весною стрелять из браунинга, а потом по шоссе, те, что спокойно
сидели в спокойной комнате и разговаривали.
А
в воскресенье происходило следующее. Шел уже третий час ночи; накрапывал дождь.
В глухом малоезжем переулке с двумя колеями вместо дороги стояла запряженная телега, и двое ожидали Сашу: один, Колесников, беспокойно топтался около забора, другой, еле видимый
в темноте,
сидел согнувшись на облучке и, казалось, дремал. Но вдруг также забеспокоился и певучим, молодым душевным тенорком спросил...
Друзья крепко спали, когда пришла нежданная беда. Арефа проснулся первым, хотел крикнуть, но у него во рту оказался деревянный «кляп», так что он мог только мычать. Гарусов
в темноте с кем-то отчаянно боролся, пока у него кости не захрустели: на нем
сидели четверо молодцов. Их накрыл разъезд, состоящий из башкир, киргизов и русских лихих людей. Связанных пленников посадили на кобылу и быстро поволокли куда-то
в сторону от большой дороги. Арефа и Гарусов поняли, что их везут
в «орду».
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба
сидели рядом, и по веслу было
в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали
в темноте; — на западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла
в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту...
Иногда он говорил час и два, всё спрашивая: слушают ли дети?
Сидит на печи, свеся ноги, разбирая пальцами колечки бороды, и не торопясь куёт звено за звеном цепи слов.
В большой, чистой кухне тёплая
темнота, за окном посвистывает вьюга, шёлково гладит стекло, или трещит
в синем холоде мороз. Пётр,
сидя у стола перед сальной свечою, шуршит бумагами, негромко щёлкает косточками счёт, Алексей помогает ему, Никита искусно плетёт корзины из прутьев.
Я отыскал Мухоедова
в глубине рельсовой катальной; он
сидел на обрубке дерева и что-то записывал
в свою записную книжку; молодой рабочий с красным от огня лицом светил ему, держа
в руке целый пук зажженной лучины; я долго не мог оглядеться
в окружавшей
темноте, из которой постепенно выделялись остовы катальных машин, темные закоптелые стены и высокая железная крыша с просвечивавшими отверстиями.
Теперь, когда быстро наступала
темнота, мелькали внизу огни и когда казалось, что туман скрывает под собой бездонную пропасть, Липе и ее матери, которые родились нищими и готовы были прожить так до конца, отдавая другим всё, кроме своих испуганных, кротких душ, — быть может, им примерещилось на минуту, что
в этом громадном, таинственном мире,
в числе бесконечного ряда жизней и они сила, и они старше кого-то; им было хорошо
сидеть здесь наверху, они счастливо улыбались и забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо.
Долго и пристально надо смотреть сквозь решётку, покуда увидишь
в глубине
темноты нечто темнее её, как бы камень большой или бугор земли, — это и есть схимник, недвижим
сидит.
Сидя на краю обрыва, Николай и Ольга видели, как заходило солнце, как небо, золотое и багровое, отражалось
в реке,
в окнах храма и во всем воздухе, нежном, покойном, невыразимо чистом, какого никогда не бывает
в Москве. А когда солнце село, с блеяньем и ревом прошло стадо, прилетели с той стороны гуси, — и все смолкло, тихий свет погас
в воздухе, и стала быстро надвигаться вечерняя
темнота.
Цирельман сел на кровати и тут только заметил, что его жена тоже
сидит и смотрит
в окно. Она была без парика, который носят все правоверные замужние еврейки, — коротковолосая и растрепанная, с голыми руками и шеей, и лицо ее
в темноте показалось Гершу чужим, незнакомым и поразительно белым. И он слышал, как рядом с ним зубы у его жены колотились друг о друга мелкой и частой дробью.
— О многом, — с покойной улыбкой отвечал Искариот. И, заметив, вероятно, как нехорошо действует на других его молчание, чаще стал удаляться от учеников и много времени проводил
в уединенных прогулках или же забирался на плоскую кровлю и там тихонько
сидел. И уже несколько раз слегка пугался Фома, наткнувшись неожиданно
в темноте на какую-то серую груду, из которой вдруг высовывались руки и ноги Иуды и слышался его шутливый голос.
То же случилось и
в эту холодную ночь. Чепурников жался к краю повозки, я кое-как
сидел в середине, стараясь не задавить Пушных, который все совал под меня голову с беспечностью сонного человека. Я всматривался
в темноту: какие-то фантастические чудовища неясно проползали
в вышине, навевая невеселые думы.
В темноте ничего нельзя было разобрать, и мы не смели шевельнуться. Но потом уж мы достали ружья, и было слышно, как щелкнули поднимаемые курки. Мы решились дорого продать свою жизнь и
сидели молча, сдерживая дыхание.
На стук Чистякова ответа не было, и он вошел, смутно различая на светлом фоне окна маленькую острую фигурку Райко: он
сидел на подоконнике,
в темноте, и пел необыкновенно высоким гортанным голосом.
Мельники говорили о том, что было, и смеялись над Никитой, который свалился
в воду и теперь
сидел мрачный и синий от холода и думал о бабе, которую он обнял
в темноте чердака и которая дала ему по шее.
Четверо из средних, Липа, Феничка, Шура Огурцова и маленькая, худенькая Шнурова, держали за четыре конца большой теплый платок на полтора аршина от пола. Под платком на опрокинутом набок табурете
сидела «гадалка» Паланя.
В темноте под платком черные глаза «цыганки» горели яркими огоньками, а из-за малиновых губ сверкали две ослепительно белые полоски зубов.
И сейчас,
сидя y костров, пережевывая куски мяса, конфискованного ими y жителей селения и запивая их деревенским пивом, гусары, то и дело, зорко вглядывались
в темноту ночи,
в ту сторону, где чернел огромный пустырь, прилегавший к далеком лесу.
Сергей
сидел в своей комнате, склонясь над книгой. Лампа освещала красивое лицо. Токарев смотрел из
темноты.
Он
сидел, брал одною рукою медленные, тихие аккорды и задумчиво смотрел
в темноту.
И вот она
сидела, подавленная и притихшая,
в углу на постели и смотрела
в темноту широко раскрытыми испуганными глазами.
Варвара Васильевна лежала
в отдельной палате. На окне горел ночник, заставленный зеленою ширмочкою,
в комнате стоял зеленоватый полумрак. Варвара Васильевна, бледная, с сдвинутыми бровями, лежала на спине и
в бреду что-то тихо говорила. Лицо было покрыто странными прыщами, они казались
в темноте большими и черными. У изголовья
сидела Темпераментова, истомленная двумя бессонными ночами. Доктор шепотом сказал...